Павел Павлов

Новый хороший фильм, где всё – состояние одного человека. Его глубочайшая драма, его невыносимая утрата. Красивое и грустное произведение, поставленное Робин Райт.

Красивого в нём – живописные места Канады, леса, снега, горные реки Альберты, которое, несмотря на свою провинциальность, является центром нефтяного и газового бизнеса страны. Дикую красоту канадского запада дополняет красота самой актрисы, не позволившей себе, кажется, ни одной подтяжки, не конфликтующей с естеством, природой, старением. В свои 55 она выглядит ещё лучше, чем в молодости. Красивы в фильме и отношения между героиней Райт и неким Мигелем, местным охотником, пережившем похожую трагедию, что и героиня. Между ними разворачивается история дружбы, которая, как видно, может быть между мужчиной и женщиной.

Красивы и аккуратны также в фильме метели, дожди, стихии природы, которые едва не убивают героиню. Мишка подходит к дому, бъёт по нему лапкой, а потом удаляется, устроив в домике погром, тоже довольно красивый. Ровность и плавность в фильме как достоинство, так и недостаток. Для выразительности и правдоподобности Райт было необходимо в отдельных местах нарушить кантилену географо-этнографического жанра, вырваться из мягкого, видового, отстранённого документализма BBC. Это было заложено в сценарии и этого требует современный глаз.

Впрочем, художник Робин Райт имеет право на свой глаз. Имеет право на свой романтический реализм, на своё киновоплощение современных художников-натуралистов, нео-импрессионистов, таких как Томас Кинкейд с его насыщенными пастельными тонами, или Чон Ен Джуна, говорящего через свой таинственный туман и блеск: “Оглянись вокруг себя, и ты увидишь, как прекрасен этот мир”.

https://most-beauty.ru/drugoe/samye-krasivye-pejzazhi..

Робин Райт в диалоге с пейзажистами Франции, Бельгии, Греции, Кореи, Китая, Австралии, Америки, России, с мастерами кисти, заботящимися о том, чтобы их картины были наполнены спокойствием, добротой, нежностью, уверенностью в хорошем будущем и вписывались в любой интерьер, то есть хорошо продавались. Входя в windows, я каждый день вижу горное озеро, отфотошопленный, подкрашенный, правильный кадр, который не должен ничем раздражать. Кто знает, может и замысел фильма к Райт пришёл, когда она в очередной раз включила свой компьютер. Или листала какой-нибудь современный каталог с фотографиями, к примеру, Кума Чевика.

https://fotorelax.ru/voshititelnye-pejzazhi-fotografa..

Может быть, это произошло после долгого трудного дня, на съёмках “Карточного домика”, серии, которую снимала сама Райт. Политические интриги, жёсткие люди, хитрость и беспощадность, хладнокровие власти, бесконечные диалоги – и тут эти милые, тихие тревел-фотографии, дизайнерски осмысленные горы, травы, небеса и домики со струйкой дыма из трубы, вся эта жизнь, далёкая от суеты, хаоса, идиотии мира.

Интересно именно это рождение замысла.



А может он появился у талантливой актрисы ещё тогда, в 2007-ом, когда её муж снял свой, возможно, лучший фильм “В диких условиях”? Там ведь тоже герой уходит из больших городов в мир природы, чтобы обрести подлинную свободу, внутреннуюю силу, чтобы познать свои границы. “Земля” – реакция на тот фильм и диалог с бывшим мужем, это так, даже если Робин Райт будет говорить обратное. Зная контекст, я смотрел её фильм ещё и под этим углом, как интимное письмо бывшей жены бывшему мужу, от которого у Робин двое детей. Она предлагает свою, женскую версию выживания посредине прекрасного мира, выживание-лайт, уютный и интровертный камерный рассказ, в отличие от романа-бетселлера, ставшего основой для драйвового фильма экс-супруга.

Сама полемика любопытнее повествования, которое чуть не усыпило даже меня, любителя медлительных пантеистических поэм Малика, Рейгадаса, Херцога и других лент, где оператору приходиться пробираться в кустах, снимать закаты через листик. Самым сильным местом фильма является вынужденное возвращение героини к людям. На этот путь ты смотришь с волнением; разыгран он c той же сдержанностью, что и весь фильм, но в этот момент у сдержанности появляется энергия. И если герой “В диких условиях” приближается к своей гордой гибели, к ужасу одинокого страдания, то героиня “Земли” движется по улицам города, вдоль забытых людей, заходя в переполненное кафе, из своего одинокого страдания к возрождению, к новой жизни.



И таким образом “Земля” и в “В диких условиях” образуют удивительный диптих, вопрос и ответ, фраза и эхо, двух давно расставшихся людей. Но расставшихся ли на самом деле? Героиня Райт в конце нежно прикасается к руке мужчины, которого ждала, к которому шла, которого отыскала. Между ними ничего не было и ничего уже не может быть, и остаётся только вот так прикоснуться друг к другу. Разве это рука актёра Бичера? Разве не Шона? Куда нам уйти от эмоциональных привязанностей, которые мы часто путаем с другими чувствами, например с трусостью. Лёва теряется, если рядом нет ни папы, ни мамы. Он зовёт нас, тревожно бежит искать, если мы уходим из виду. В деревне, в большом доме, на лоне прекрасного русского пейзажа, нет полного успокоения моему сыну, нет той растворённости в природе, которую искали герои Шона Пена и Робин Райт. Потому что человеку нужен человек.

Удивительным и прекрасным был этот футбольный день, 28 июня.

1/8 : хорваты вырывают ничью на последних минутах с испанцами, демонстрируя характер, волю к победе, обычную для себя дерзость и упорство. Вот 3-1 и испанские болельщики уже празднуют победу, но наступает 85-ая минута, а потом и 2-ая дополнительная после истечения всего времени, и cчёт равный. Я, обожающий такие острые концовки, когда опрокидывается то, что уже, казалось бы, решено, к сожалению слежу за ходом событий матча, только читая трансляцию. Но потом, конечно же, включаю телевизор. Хорваты, вдохновлённые своим спасением игры, идут вперёд, но и силы уже не те, и испанцы собрались, так собрались, что проводят две стремительные атаки на 100-ой и 103-ей минуте. У нокаутированных хорватов появляется несколько шансов, но они их упускают – всё же вновь отыгрывать два гола психологически очень сложно, даже если ты боец.

Наступает время второго матча: Швейцария и Франция. Играют в Бухаресте, что имеет, лично для меня, своё значение. Франция – действующие чемпионы мира, команда звёзд, однозначные фавориты встречи. Но в игре происходит всё то, за что эту игру любят, за что люблю её я. Помню, какой сенсацией стала победа Сенегала над французами в 2002-ом году, в первом же туре группового этапа. Вальяжные – как и в этот раз - Анри, Джоркаефф, Виейра, Тюрам, Лизаразю, Пети, вышедшие легко брать три очка, спотыкаются на залитом солнцем поле и ничего не могут сделать с мощными сенегальцами, которые вышли просто весело отбегать и по-возможности дать щелбан своим колонизаторам. Тот чемпионат в Корее и Японии для Франции стал провальным, поражение от аутсайдера, который в итоге занял неприлично высокое 2-ое место в группе, деморализовало великую синюю фурию, выявила в ней серьёзный кризис. Помню, как радовался за сенегальцев, внутренне благодарил за такой сюрприз, за сенсацию. Мне всегда хочется, чтобы заведомо слабый соперник смело встречал Голиафа, устраивал ему “сладкую жизнь”.

Я и сам был парнем с улицы, простым дворовым футболистом, который в компании таких же, устраивал штурм ребятам, занимавшимся в секции. Они отрабатывали тактику, удары, и смотрели, конечно же, на нас свысока. Не забыть эту игру на целом поле, когда мы, ничего не умеющие, полуголые, в шортах, в потных майках, устраивали трёпку им, одетых в свои формы, гетры, в бутсы. Впоследствии, играя в футбол на компьютере или в Play Station, я никогда не брал сильных, мне это было скучно, я пробивался со слабыми, например с Арменией, с клубом из Бари, или с Кёльном. Ведь это драматургия, это схватка, в которой тебе нужно быть чем-то большим, чем просто футболистом. Одиннадцать человек на поле должны стать чётким единым механизмом, со взаимопониманием во всех линиях, должна быть сильнейшая заряженность на удар и убойная реализация. Победа слабого это про характер, про выносливость, про веру в себя и про желание прыгнуть выше головы. Это про то, что слабый – не слабый, а сильный – не сильный. Это про удачу, достающуюся большим трудом.

В нашей новейшей истории сборной России такое случилось в 2008-ом, о чём мы не устаём вспоминать, когда мы сокрушили команду, до этого не оставившего ни одного живого места ни от Италии, ни от той же Франции. Тогда это тоже была 1/8. Вообще для крупного турнира это интереснейшая ступень. Некоторые команды к этой четвёртой игре только набирают свои кондиции, становятся крепче. Другие, пройдя, к примеру, успешно групповой этап, расслабляются. Тут первые встречаются со вторыми или с третьми, как в случае с Францией и со Швейцарией.

Эту игру я уже не читал, я её смотрел, включил, чуть запоздав, когда Швейцария уже вела. И это было то, что нужно – крутая Франция в роли отыгрывающейся. Как не смотреть?! Монстры включились только после незабитого им пенальти, встрепенулись. Игра за пять минут перевернулась, благодаря навалу и индивидуальному мастерству Бензема. Когда забил Погба, показалось, что всё, точка. Но футбольный бог в этот день написал один и тот же сценарий для двух пар, изменив развязку. Особенным подарком было наблюдать бесстрашный прессинг швейцарцев в дополнительное время, когда другие садятся в оборону и терпеливо ждут пенальти. Швейцарцы не сели и cыграли надёжнее хорватов, и это позволило им впервые за 67 лет пройти дальше 1/8. Спасибо им.

А ведь они не выше уровня нашей сборной, неорганизованной, недисциплинированной и неотважной. Вспоминаю другую, устроивившую свои 3-3, на Евро-96. Тоже отыгрывали два мяча. Посмотрел недавно отрывок этого матча и был поражён нашими скоростями, нашей самоотдачей. И мы летали, и чехи. Как во дворе! Мяч на ногах не задерживался. Мостовой, Бесчастных, Карпин. Как не вспомнить ещё одни такие полёты, с той же Францией. И там 3 уложили, только Франция, тогда тоже чемпион, к 3:3 свести не смогла. Особенный матч. А что касается стадиона в Бухаресте, то этот cтадион домашний для ещё одной отважной сборной, которая словно вселила свой дух в швейцарцев. Румыны! Меня они влюбили в себя, в свой драйв на Чемпионате Мира 98 года, когда сломали сильнейших на тот момент англичан. Середняки показали всем растерянные лица “родоначальников” Скоулза, Ширера, Бэкхэма и Оуэна.

А сегодня, сегодня Англия напомнит о себе?

Как 25 Франций или 56 Италий. Омывают тринадцать морей, принадлежащие к трём океанам планеты. Это всё наша Россия. А раньше гигант был ещё больше, ещё мощнее. С Украиной, Белоруссией, другими странами, входившими в Союз. Как ещё на нас могла смотреть Европа? Какими глазами? Как могла смотреть Америка? Мы со своим коммунизмом, идеализмом, своим красном флагом могли накрыть всех и всё. Вдумавшись в это, чувствуешь головокружение. И ведь не можем мы отказаться от той страны. На машинах “Красное и белое”, развозящих в одноимённые магазины алкоголь, я вижу пин-ап в советском стиле, слышу “Журавлей”, а с окна только что построенного садика, втиснутого в современный многоэтажный микрорайон, свисает этот самый красный флаг. Его повесили к Дню Победы.

По нашим дорогам несутся китайские, японские иномарки, в квартирах морозят немецкие холодильники, в стаканы льётся чешское пиво, а в рот мы кладёт индийские, австрийские, польские таблетки, но 9 мая мы снова победивший советский народ, мы величайшие из величайших, мы бесконечны. Это праздник советского cолдата, часто с тёмным цветом кожи и раскосыми глазами. Это память о том, какими мы были, вера в то, какие есть, демонстрация того, какими можем стать. День Победы – это день победы огромного мира, на который нам открывает глаза небо, ревущее турбинами самолётов. Мы снова и снова заворачиваемся в необъятный красный флаг, берём серп, сжимаем молот. Мы оказываемся на той войне, в той стране и она, как медведь после спячки выходит из бело-сине-красной пещеры. И будет выходить всегда.

На восприятие места влияет точка, c которой ты смотришь на него. На восприятие места, пейзажа, здания. Я с удивлением заново открываю свой город, иногда просто смотря вдаль, на третий, четвёртый план. Я разгоняю свой взгляд, который всегда цепляется за то, что ближе. И когда я не даю ему цепляться и увожу в перспективу, то обнаруживаются новые, интересные виды. Между тобой и крайней точкой, на которой ты акцентируешь внимание, сразу возникает много пространства. В орбиту попадают кусты, деревья, другие дома – получается большая, объёмная картина. Особенно она выглядит насыщенной в солнечный день, когда раскрываются цвета и ложатся тени.

Возникшее пространство естественно даёт ощущение воздуха. Воздуха как будто становится больше. Ты учишься смотреть, учишься дышать. Хороший урок этого дала деревня: стоишь на возвышении у дома и глядишь вперёд, и тут уже взгляд ни за что не цепляется, сам убегает по дорожке в поле, расстилающееся за несколькими домами. Вертикальная улочка выходит в сплошную горизонталь. Не сходя с места, ты словно из бухты вплываешь в океан. Удивительный оптический аттракцион.

Первые уроки этого видения даёт живопись. Художник, особенно реалист XIX века, как бы принуждает увидеть всё. Дальний план для хорошего мастера имеет такое же значение, как и первый. Никогда не забуду, как вышел из залов Третьяковки к картине Иванова “Явление Христа народу”. В эти пасхальные дни особенно дорого об этом вспомнить. Вот так, стоя перед картиной на расстоянии нескольких метров и глядя через людей, людей в зале и на картине, на далёкую фигуру Христа, становишься человеком перспективы, обретаешь ценный зрительный опыт, способный впоследствии, как произошло со мной, открывать по-новому давно знакомые места. Это опыт управления своим собственным зрением.

Архитектура, материальная организация города ведёт твой глаз, с дороги на дорогу, от дома к дома, и всё близкое как бы прикладывается к твоему движению, ты упираешься в углы и повороты, пока идёшь. Водитель работает с планами также практично. Поэтому только медленный ход или лучше остановка дают возможность всмотреться, но и остановки для этого недостаточно, если нет той самой свободы обращения со своей внутренней камерой. Наведение, зуммирование, фокусировка – всё это тренируется, а без тренировок возможно только у детей.

Впрочем, сколько раз я показывал своим детям самолёт в небе, птиц на высоких ветках, сплетения цветов в окнах, прежде чем они сами стали замечать перед собой различные явления, выхватывать их из общего цветового, информационного потока, в котором они видят мир. Моя задача была создать ощущение богатства, в котором они живут, богатства явлений, событий. Что-то красивое слева, справа, наверху, внизу, вдали – это событие, маленький салют. Теперь они сами показывают мне на раскраску бабочки, которая кружится рядом, я не могу различить этот окрас, а они могут, он их радует. А вчера я показал им то, что немного обрадовало меня.

На страшный недостроенный гиганский дом на Набережной. Вблизи его серые плиты и шпили арматуры вызывают только тоску, вместе с огороженным помятым забором. Знакомый строитель сказал, что теперь это ужасное брошенное здание легче и лучше снести. Только никто этим не будет заниматься. Иногда я представляю человека, приходящего сюда посмотреть, как гуляет ветер в его “квартире”. Возможно, какой-то такой человек проходит мимо этого дома ежедневно и уже не смотрит, смирившись с потерей. Для меня же это потеря вида города, потеря большого участка земли, дорогого ещё с детства. В одно время я успокаивал себя мыслью, что этот недострой – хороший памятник происходящему в стране произволу, символ, по которому будущее поколение всё узнает об уровне воровства, обмана, цинизма и наглости в те годы. Собственно, от этой мысли я и сейчас не отказываюсь и верю, что монументальное чудище, невозможное в советские годы, когда-нибудь будет снесено. Однако, вчера оно, словно извиняясь, устроило мне в некотором смысле перформанс.

“Идите сюда!” – позвал я Лёву и Майю. И показал им этот самый дом, освещённый закатным солнцем. Мы смотрели на него с неожиданного ракурса, не как обычно, издалека. Все линии, грани вдруг получили законченность и осмысленность, а тени, обрамившие их, создали эффект колонн. Здание стало конструктивистким. Зияющие дыры, пустоши скрылись, остался только равномерно выложенный фасад, кубическая стена. Оптическая настройка глаза и воображение сделали своё дело. Дом на миг превратился в любопытный эксперимент современного архитектора, вдохновлённого картиной Магритта “Голконда”.

На вершине снежной горочки стоит маленький Алёша. Рядом с ним его саночки. Смотрит Алёша вниз – небольшая горка, съедешь и ничего не будет, не перевернёшься, не ударишься. И поехал Алёша. Едет и видит в стороне ёлочный шарик лежит. Захотелось мальчику его поближе посмотреть. Подходит он, поднимает шарик и читает медленно: “С Новым 2021-ым годом!” Но ведь сейчас, думает Алёша, 2015-ый год. А потом понимает, что попал он в недалёкое будущее и значит ему уже не шесть лет, а целых десять. Ухмыляется Алёша и вновь садится на саночки, едет дальше. Видит впереди, из под снега какой-то синий корешок торчит. Тормозит Алёша, слезает с санок и поднимает из сугруба папку. А на ней написано “Институтская папка Алексея Белозёрова”. “Это же я!” – удивляется Алёша. Да, тут он не ошибся. И ему уже 20 лет!

Оттолкнувшись, Алёша продолжает путь. Что-то блестит на ветке дерева, которое стоит на горке. Алёша подбегает к дереву и видит на ветке обручальное колечко. Такое же, какое носит на пальце его папа. И мама тоже. Алёша снимает кольцо, примиряет на палец. На один не подходит, но на другой – подошло! Конечно, ведь Алёше уже тридцать лет! Он женился. И таким, женатым, взрослым Алёша возвращается к санкам. Только вот колечко решил на ветке оставить. Пусть блестит на солнце, подумал он, ведь это так красиво. А маленькая горка всё не кончается, как будто даже сильнее разгоняется. Алёша летит с неё, улыбаясь, чувствуя, как морозец приятно щекочет румяные щёки и нос. И как только он в этом полёте увидел сбоку четыре волосинки? Подойдя к ним, мальчик заметил, что цвет их как будто белый, как снег, но и не совсем белый. Скорее, серенький. А ещё Алёша увидел, что эти волоски сложены в цифру сорок. Вот четыре, а тот, закруглённый волос, на ноль похож. Да, Алёша и тут не ошибся. Ему на этом месте сорок лет исполнилось. А волоски не белые, а седые, каких много у дедушки, да и у папы, если он боком повернётся, можно найти.

Едет Алёша дальше. А горка вдруг раз и поворачивает! И санки становятся совсем непослушными. Скорость огромная, управлять ими уже непросто! Алёша влево наклонился, выставив ногу вправо, и… съехал на обочину. Обтёр лицо, смотрит, а перед ним палка какая-то. Торчит из под снежного холмика. Что это? Клюшка? Может чей-то игрушечный длинный пистолет? Вон и ручка, чтобы держать. Посмотрел Алёша палку со всех сторон, вытащил. Нет, не пистолет, это трость, на которую опираются пожилые люди. “Это, наверное, моё, а я уже старичок” – весело подумал про себя Алёша. И даже прошёлся немножко, опираясь на трость. Она показалась Алёше и удобной, и крепкой. А рядом ещё одно дерево росло и Алёша – бах! – ударил по стволу тростью и сбил с веток снежок. Мягкий и пушистый упал он на лицо шестидесятилетнего мальчика и быстро растаял, потому что от езды своей Алёша весь нагрелся. Как копьё Алёша запустил трость и она хорошо воткнулась в белый выступ. Дальше Алёша уже не ехал. Он просто повёз саночки вниз – мало ли, куда эта странная горка ещё привезёт!

А горка не привезла, Алёша сам дошёл до своих девяносто лет. Увидел он их, как могильный крест, на котором сидел, выпытив свою яркую красную грудь, толстенький снигирь. На кресте Алёша прочитал своё имя и снигирь как будто кивнул – да, да. Алёша вспомнил, что у него в кармане была недоеденная булочка, залез в карман, а там только крошки. Собрал Алёша в ладонь все крошки и хотел было уже дать снигирю, как увидел, что птицы нет, улетела. “Ну и ладно, сам съем. Я проголодался” – подумал Алёша и съел с большим аппетитом остатки булочки. И такими вкусными они ему показались! “Поживём ещё!” – сказал Алёша и шмыгнул носом. Подкрепившись, он вернулся к спуску и решил всё-таки доехать. А когда сел на санки, то глянул назад. Увидел корешок институтской папки, увидел сверкающее колечко, увидел волоски, которые теперь летали по ветру. Увидел трость и на самой вершине ёлочный шарик. А на шарике того самого снигиря. Алёша помахал ему рукой и отправился в путь. Когда же он наконец съехал, то испытытал большую радость. Такую, что даже заплакал. Алёша знал, что люди иногда плачут от радости, но не понимал, как это. Вот теперь это с ним и стучилось.

Алёша отряхнулся, cмахнул счастливые слезинки, чтоб не замёрзли, взял верёвку и повёз санки на другую горку. А пока вёз думал – может хватит сегодня кататься, может пора домой? Вон и толстячок красногрудый в сторону дома летит. Всё выше и выше.

Быть человеком – большая работа,
Её нельзя переложить на кого-то,
Падая от усталости, почти без дыхания
Ты благодаришь себя за человекостарание.

Излучать оптимизм, смотреть по-доброму –
Вот и почти всё, что нужно чуду огромному,
Чуду любви и дружбы, на минуты разложенному,
Я съел ваш салат и восхищался пироженому.

Дни проходят легче во взаимной вражде,
Когда сходишь с ума от воспоминаний, дождей,
Но они-то проходят, а те остаются,
Когда ты улыбался, не ожидая, что в ответ улыбнутся.

Откуда такая немочь, как после забега,
Ты же просто с ребёнком собирал лего,
Потягивал красное, ответил на личный вопрос,
Оказалось – всё это время ты пахал наизнос.

“У них вместо стекла в избе бычий пузырь, у них горшки глиняные и плетение лаптей, они живут при лучине, спят на полатях и едят кашу из проса – а у нас балы и биксвиты, восточные сладости и кофе, вина французские, испанские, немецкие, наши женщины носят “античные” туалеты, а мы – фраки, цилиндры, перчатки, трости, жилеты, мундиры…” – из воображаемого письма какого-нибудь графа в тридцатые-сороковые XIX века. Мой маленький фейк. Одно длинное предложение о пропасти между “знатью” и “простолюдином”.

Спустя 2 века в сети появляется другой фейк, похлеще, в котором Чубайс призывает ввести налог на борьбу с короновирусом. Пять тысяч с каждого. То есть, человек во фраке просит у народа, образно говоря, и горшки, и лучину, и мешки с просом, чтобы помочь государству, который в одиночку сражается с инфекцией. Мрачная шутка, вызвавшая в людях – и во мне – сильный гнев. Но главное тут, что шутка очень похожа на правду. В неё поверили. Потому что пропасть не только осталась, но стала глубже, ощутимее, болезненнее. Хоть и лапти сменились приличной, комфортной обувью (хотя у кого как). Пропасть огромна. И что с того, что в эти дни происходят показательные аресты экс-мэра Томска или бывшего министра строительства Меня? Это работа аудиторов Счётной палаты, правоохранительных служб, адвокатов – не больше. На социальное устройство страны это никак не влияет, на её двойное лицо, с одной стороны которого – Арлекино, с другой – Пьеро.

Иногда на физиономии Арлекина будто появляются чёрточки Пьеро. Когда бывшая шишка оказывается в изоляторе временного содержания и т.д...

Но зарастала ли когда-нибудь пропасть? Становилась ли физиономия нормальной, человеческой?

Кажется, да. В СССР. Были и чиновники, и привилегированные, и отдельные Дома Отдыха, и перегибы, и хищения, но не в таких масштабах и народ в массе своей не бедствовал. Великий красный проект, он как мифологический лев сейчас рычит в сердцах тех, кто уходит в “ту жизнь” корнями, кто дышал ею полной грудью или, как я, успел немного подышать. Цитата из Кисинджера “У нас был только секс, а у них (советских людей) была любовь. У нас были только деньги, а у них была искренняя человеческая благодарность. Я западный человек с западным мышлением, но я считаю, что в Советском Союзе действительно рождался новый человек, можно сказать – homo soveticus. Этот человек был на ступень выше нас и мне жаль, что мы разрушили этот заповедник. Возможно, это наше величайшее преступление”. Цитата эта также ходит по сети, ватцаппу и тоже, возможно, фейк или как-то искажена. Но в сути, опять же – смахивает на правду.

А вот и смешная, казалось бы, деталь этого “преступления”, пришедшая в голову такому зануде, как я. С детства любимая московская хрустящая картошка надолго пропала у меня из виду, на её место пришёл “Twister”. Оказалось, что эти чипсы от “Московского картофеля”. Я подумал, ребрендинг? Нет, просто ещё одна запущенная линейка. ““Twister” заполонил “Пятёрочки”, потеснив главного конкурента “Lays”, почти превратившегося в монополиста. Маркетологи, идеологи бренда, дизайнеры “Московского картофеля” выполнили задачу и вернули в сети “вкус детства”, изготавливаемый под Калугой, городе-герое Малоярославце, на улице Кутузова, главнейшего нашего полководца. Я повозмущался обзыванию картошки каким-то твистером, но дальше – интереснее. Сегодня передо мной, как галерея современных художников-авангардистов, предстала полка с тем самым пропавшим “Московским”. Под знакомой вывеской и оставшейся гордой цифрой “с 1963”, я увидел непонятного, крутого мужика в маске-шлеме, белой рубашке, галстуке и винтовкой за спиной. За этим вооружившимся офисным клерком, полыхает огонь. А в сторонке – символ СССР, земной шар в обрамлении венка колосьев. Картинка похожа на большой фейк, на обложку очередного футуристического зомби-апокалипсис романа, где герой мочит врагов не в будущем, а в прошлом, во время второй мировой, точнее - великой отечественной.

В дополнении к этому облику пачка расписана всевозможными завлекалками, на фоне которых простое употребление картошки это старомодное и необязательное дело. Важнее – найти код внутри пачки, ввести его в pubg mobile (“портированная на андроид версия популярного игрового проекта в жанре королевской битвы”) и лутать (!) сочные бонусы (про призывы регистроваться в сетях молчу). Лутать происходит от английского loot – грабить. В лексике геймеров это сбор добычи. То есть, картофельный продукт решили адаптировать, приспособить под интересы молодёжи, сделать модной штучкой, частью “актуальной” вселенной. И всё подать, как “акцию-пушка”. Казалось бы, заурядное следование бизнес-конъюктуре, но меня, как homo soveticus этот вид, эти “5 миллионов уникальных кодов для апргрейда” отчего-то оскорбляет не меньше не сказанных, но висящих в воздухе слов Чубайса или разворовывания, на котором попался даже – о, Господи! – сын видного священника. Да, вкус тот же и даже открывается пачка также, но почему я, давний поклонник того, что начало производиться в год рождения моей мамы, должен смотреть на агрессора, убийцу на пачке (или убийц, когда пачки расставлены в ряд). Тут всё сразу: и зловещий лик капитализма, и предательство эстетики…

Да, советского человека ещё можно обворовать, украсть у него любимые образы или вкус, а вот у постсоветского, которым я также являюсь, украсть нечего. У него ничего, кроме барско-крестьянской пропасти, нет.

“Долго и о многом размышлял я сам с собой, исследуя и себя, и свое благо, и то зло, коего следовало избегать. И вдруг я услышал голос, звучащий то ли снаружи, то ли внутри меня, мой ли собственный, а, возможно, и не мой (и это есть то самое, что я хотел бы знать — но не знаю)”. Цитата из Блаженного Августина звучит за кадром фильма “Сибирь”, нового психоаналитического экзерсиса Абеля Феррары.

Предыдущий, “Томмазо”, до сих пор вспоминается мне, и сам герой, филигранно и свободно сыгранный Дефо, и вольное, музыкальное течение истории. И детали, и личная, правдивая интонация. Ясное, вальсирующее кино, с добрыми приветами Кассаветису, Олтмену, Аллену, Джармушу. “Плохой” Феррара изображает хорошего человека или того, кто очень хочет им стать, это даёт - при всей расслабленности формы – нужный нерв, без которого я не воспринемаю ни кино, ни живопись, ни музыку. В “Томмазо” я чувствую свой нерв, свою историю и смотрю на героя, как на пример для подражания (возможно, подсознательно, как на мечту об отце). Теперь я спрашиваю себя иногда: “Как бы это сделал Томмазо?” Он бы попытался придти к согласию. Жена, ребёнок, семья – это мир, в котором он хочет стать своим, который он любит, за который болеет, понимая его хрупкость, сложность. Есть у него и другой мир, его искусства. Но главным искусством, о чём и рассказывает Феррара, становится балансирование между Я и МЫ. Ни одну из сторон нельзя обижать, с каждой нужно договариваться, каждой ты нужен. И без какой-то одной подлинная жизнь, особенно мужчины, невозможна. Каждая клетка фильма проникнута этой мудростью. Призывом терпеть, смиряться, глушить самолюбие, правильно расставлять приоритеты, относится серьёзно, но легко к вызовам судьбы, признавать свою слабость. Быть открытым. И… скромным.

Первые же кадры “Томмазо”, такие дышащие и незатейливые: человек идёт с пакетом в магазин, с уважением к продавцу совершает покупку. Он весь фильм будет ходить, в одном месте, вынужденно, проедет в такси, в окна которого заглянет вечерняя Италия. Томмазо – режиссёр с именем, но у него нет своего крутого авто, нет дорогой одежды, у него нет потребности в какой-то особой обеспеченности. Скорее всего у него нет своего аккаунта в соцсетях. В этом своём casual он далёк от педантичного, ухоженного, внешне собранного Пазолини, изображенного тем же Дефо у того же Феррары (также замечательный, пронзительный фильм). Впрочем, этот внешний лоск, чёрные очки, костюм, даны Феррарой в верном ключе, ни как прихоть гения, какая-то показная, нарочитая стать, а как своеобразная защита, кокон для чувствительной, ранимой души, робкой души мальчика, выросшего в далёкой деревушке Версутта, посещавшего мессы в небольшой церкви Святого Антония и как-то расковырявшего во время одной из них известковую стену, за которой вдруг обнаружились старинные фрески, до этого никому неизвестные. Здесь же, в этой деревне (возможно, так завещал сам мэтр), могила Пьера Паоло, скромная плита, а рядом с нею плита мамы, простой крестьянки, к которой, как пишут, “он был ближе”, отсюда и его “пролетариат”, актёры с улицы, левые высказывания.

Тут у меня некоторые претензии к Ферраре: если он уходит от Пазолини-политика, то недостаточно раскачивает его в сторону того самого “сокровенного” человека, связанного с матерью, с корнями, со всем, о чём Пазолини пишет в “Лютеранских письмах”, к примеру об обычных вещах повседневности, как о главных наших наставниках. Но не взятая тема там берётся сполна в “Томмазо”, происходит удивительная, творческая взаимосвязь, художник Феррара протягивает нить, плетёт, соединяет, как самый лиричный паук на свете.



Куда ведёт эта нить?

Куда ведёт его героя, не создающего вокруг себя шумихи, не заражённого соцсетями, уставшего от скандалов, бурной юности и отчаянной зрелости? В Сибирь. В домик, окружённый снегами. Домик – как наивысшая форма аскезы, вдали от улиц Нью-Йорка, Неаполя, Рима, отелей, стрип-клубов, наркоманско-алкогольных притонов, где жил Феррара девяностые, двухтысячные, один, с женщинами и своими героями. Холодный пол, слабое тепло от тлеющих углей в русской печи – вот куда привёл себя и своего зрителя плохиш Феррара, для самоанализа, для разговора с умершим отцом, для воспоминания о матери, чтобы решительно и спокойно посмотреть в ужасы прошлое и в грядущее. Безжалостными и очищаюшими ветрами воображаемой, внутренней Сибири он когда-то обдувал Стросс-Кана, выбрасывал виднейшего политика из рутины денег, лжи, секса в марево стыда и скромности. С этого фильма для меня начинается самый интересный Феррара. Не только искренний, но и профессионально “спелый”. Мастерство его стало отточенным.

И вот думаю: если в его фильме уже заговорили по-русски, если он согревает персонажей русской водкой, если его молодая жена – славянка, то почему бы ему, осознавшему красоту тихой, аскетичной, несветской жизни, не сделать фильм, например, о нашей балерине Улановой (соло для жены)? Не нужно Большого или Ковент-Гардена, достаточно взять одинокую квартиру на Котельнической, маленькую кроватку, где спала выдающаяся женщина, зеркало её мамы. Проход по стеночке театра, кормление лебедей со студенткой, августианские вопросы перед тем же зеркалом – немного нужно мастеру для камерного сочинения, которое бы развило, украсило его “интимный дневник”. Не знаю, кто ещё лучше старого маргинала и грешника сможет сегодня создать портрет глубокой скромности, в которой, на мой взгляд, назрела острая необходимость. Соавтором сценария мог бы стать Буковски, но его уже давно нет.

Я смотрю “Простую историю” Дэвида Линча.

Прекрасный фильм, в котором прекрасно всё. Вот она поэзия американского ландшафта: бесконечные кукурузные, пшеничные поля, комбайны, идущие по земле. Они работают на рассвете и закате, пашут в божественном свете Америки. Во время проездов героя на газонокосилке я вижу аккуратно выстреженные, засеянные земли, а ухоженные долины на реке Миссисипи годятся для красивых открыток и календарей. Остаётся только позавидовать, хотя в нескольких шагах от моего деревенского дома раскинулось огромное поле с овсом, его высокие колосья ровно стоят в сухой день и великолепными волнами гуляют в ветренный и дождливый. В своё время приедут старые, разбитые машины и урожай будет собран. Однако ситуация со многими другими полями в стране не такая, десятки или сотни стоят брошенными, во снах видя километровые грядки картофеля, капусты, той же кукурузы, видя толпы сажающих и обрабатывающих землю советских людей.

Такие простаивающие “плантации”, например, в Лыткарино, в пойме Москва-реки – там лоснится, скручивается и горит на солнце сорняк, рипей, а в дождливый день из окна близлежащего дома на вершине видишь только грязное мессиво. Другие земли умирают от химического возделывания китайцами или нашими же, русскими. Потому и можно позавидовать ярким, цветным кадрам большого национального художника Дэвида (словно взятым из советского кино, впрочем советские фильмы о торжестве пахоты в основном чёрно-белые). Плачевное состояние наших великих простор, полей, лесов и рек (где так вольно дышит человек), весь этот богатейший земной ресурс, на процентов восемьдесят переставший быть предметом гордости и источником кормления народа, раздражает заграничный мир (впрочем, знание о сложном климате может немного успокаивает). И кажется – отдайте поля им, с их комбайнами, их отношением к земле, труду, человеку. Отдай работящим американским фермерам (каждый из которых, как говорят их билборды на дорогах, кормит по 75 человек) или сдай в аренду, чтобы они часть урожая брали себе, а часть отдавали нам, хозяевам, владельцам. Если не можешь сам поднять сельское хозяйство, впусти на поля тех, кто из поколения в поколение предан земле, сеет и жнёт, привнося вклад в экономику страны. Владимир Владимирович, поймите патриотизм шире, простите за санкции, заключите умное прогрессивное соглашение, начните большой возрожденческий проект, эколого-селько-гуманистический, с компьютерно-спутниковым контролем...



К таким мыслям располагают залитые солнцем, красивые фасады “Простой истории”, встык с которыми в памяти встают серые, трагичные кадры “Чужой земли” уже нашего национального художника Михалкова. Но не стоит верить фасадам. Уже сам Линч в книге “Комната снов” разочарованно говорит о них: как на этих самых роскошных полях выращивают ГМО, генно-модифицированную кукурузу и соевые бобы. “Даже если фермер-сосед не желает выращивать такие семена, их может заносить к нему ветром с соседнего участка, и если такое происходит, “Monsanto” преследует беднягу в судебном порядке, обвиняя его в краже и нарушении патентных прав. Они натравливают фермеров друг на друга, так что добрососедские отношения тоже давно в прошлом”. Праправнуки далёких иммигрантов, получивших в 1862 году обширные участи для свободного заселения, уже тогда, 20 лет назад, когда снимался этот изящный, переполненный эмоциями фильм, воевали за обретения предков c банками и крупными корпорациями (“Моnsanto” одна из них), их скупали под железные дороги и автомагистрали, жилые комплексы и гольф-клубы. В первом веке существования Америки поселенцы считали, что могут бесплатно брать земли, если хотят на ней оставаться, обрабатывать её - и они брали. Спустя три века их потомкам предложили за это деньги, не только за землю, но и за память, за пот и кровь предков, удобрящих ею почву от заката до рассвета. Тот, кто не сдался тогда, выжил, сегодня – неприступная крепость, мафия. Это хорошо показано в сериале “Йеллоустоун”. Что таится за фасадами живописных долин, где мирно пасутся быки.

Нет, Америке не нужны алтайские, дальневосточные земли и земли центральной России, этого добра, более плодородного, у них достаточно; исторически не способные, даже сейчас, сдержать перепроизводство сельхозпродукции, они не нуждаются в ещё одном огурчике с нашей земли. И конечно никакие американские фермеры к нам не поедут, в отличие от китайев, у которых никогда не было своей земли, а сдаваемая в аренду от государства сокращается год от год, урбанизация, не прожёвывая, cъедает и без того немногочисленные пашни. Китайцы уже здесь, более 300 гектаров на Дальнем Востоке обрабатывается ими, без всяких государственных программ, каких-то очередных невыполнимых стратегий развития. В одном Приморье различные китайские и корейские группы и компании борются за контроль полей и мелиоративных систем, заливных каналов. Нам об этом не говорят, но и не создают красочных фасадов, в том числе, средствами кино. Я не знаю ни одного государственного заказняка про “прекрасную жизнь” Благовещенска, Хабаровска, Магадана, Курильских островов. Этого огромного ломтя страны нет ни в новостях, ни на телевизионных, ни на киноэкранах. Ни ломтя, ни ломтика. Не появляется у нас герой, который медленно летит на своём (или арендованном) самолётике (или вертолёте) через всю страну к брату, сестре, сыну… А ведь полёт над Россией - самое лучшее решение для демонстрации фасадного величия.

Видно, что оно в не очень хорошем состоянии. Количество умерших от ковида и тяжело переносящих эту инфекцию – свидетельство. Но ведь есть немало и тех, кто переносит достаточно легко. Последние данные говорят, что летальность возрастает, если у человека плохо с почками. Почки фильтруют нашу кровь, выводя соли и прочие отходы... Если мир перестаёт быть глобальным (был ли он им?), если страны постепенно закрываются, сосредотачиваясь на внутренней политике, то возможно ли единое медицинское сообщество, которое проанализирует, какие группы больше всего пострадали и пострадают от вируса, и что самое главное – сделает вывод о сегодняшнем иммунитете человечества, даст целостную, ясную картину здоровья современника, предоставит её всем людям. Может быть, окажется всё наоборот и мы узнаем, что в первой четверти XIX века человек встретил сложный вирус довольно сильным, с крепкой имунной системой, и поэтому количество смертей в разы меньше, чем могло бы быть, например, пятьдесят лет назад. Хороший сравнительный анализ не помешает. Что мы узнали о своём здоровье, с помощью короновируса? Что узнали мы, выбрасывающие на прилавки десятки, сотни витаминов, оздоровительных бальзамов, кремов, не знающие нужды в овощах и фруктах, окружённые “натурал продуктом”? Смог ли наш мутировавший от Е и ГМО организм стать прочнее? Может быть, эта мутация, эта глубокая отравленность, ставшая нормальностью, создала для вируса трудную среду, в которой он не стал по-настоящему выжигающей всё чумой? Что если, отравляя, загрязняя, убивая друг друга, мы сделали друг друга менее уязвимыми перед разновидностью старой инфекции? Медицинское исследование, обобщающий взгляд экономиста, доклад психологов – вот чего бы хотелось в будущем. Большой разговор, какие бывают после войн. Спустя почти век после второй мировой войны мы можем вылавливать более-менее объективные оценки происходивших тогда событий. Документы, на основе которых пишутся тексты и делаются фильмы, извлекаются из секретных архивов, никто над ними не дрожит, как раньше, случившееся в сороковых годах того столетия уже не может стать источником государственных конфликтов, предметом манипуляции. Для этого уже изобретены другие средства, другие истории, изобретаются каждый день. Поэтому стоит подождать примерно столько же, чтобы узнать о здоровье мира в 2020-ом. Каким оно было, что его подшатывало и т.д. При этом политический расклад может появиться и пораньше, какой-нибудь толстый том с названием “Как перестраивался мир, отвлечённый на ложный объект”.